Когда решаешь написать о людях с инвалидностью, немедленно натыкаешься на одну из главных проблем, часто заставляющих и живых людей, и неживые медиа отказываться от этой темы: нет адекватного языка.
Если следовать своей эмоции (в моем случае - довольно сильной и непосредственной) - оказываешься в пространстве жалобно-возвышенного разговора о том, что им плохо, а нам хорошо. Такой разговор важен, но сегодня пространство заполнено этой интонацией, и шанс быть услышанным невелик.
Если следовать сухой логике, получаешь сообщение с фактами и цифрами, - без сомнения, важными и показательными, - но у текстов такого рода читателей тоже немного. Если, наконец, работать исключительно с важным и вполне развитым сегодня "героическим дискурсом", в рамках которого инвалидов представляют как людей, мужественно преодолевающих свою инаковость, получается полезный, но несколько натянутый текст, в котором авторское переживание (в моем случае - далекое от торжественности) не очень совпадает с посылом.
Так вот, иногда мне кажется, что я взялась работать с конкурсом BezGraniz Couture, продвигающим создание одежды для инвалидов, из-за странной его связи с языком.
У меня всё есть. В смысле, руки, ноги. Почки есть, все кишки на месте. Позвоночник сгибается и разгибается, в каждом глазе по хрусталику, уши всё слышат, даже когда не надо. У большинства моих близких тоже многие органы, слава богу, на месте, в туалет все ходят без посторонней помощи, на работу тоже. И я всегда испытывала неловкость в обществе людей, с чьим телом что-нибудь было относительно всерьез "не так": ну, скажем, людей в инвалидной коляске, или потерявших конечности, или с дварфизмом. Понятно, что эту неловкость испытывают многие люди, особенно постсоветские, со всем историческим наследством советской телесности и государственных практик в отношении инвалидов.
Но все равно эта неловкость казалась мне тошнотворной: не из-за того, что все люди - братья и надо быть ангелом, а из-за того, что я совершенно лишена ощущения, будто "со мной это никогда не произойдет". Я знаю это блаженное ощущение, оно распространяется у меня на тысячи вещей - но не на эту. В силу ряда обстоятельств человеческое тело представляется мне невыносимо хрупким, лишь чудом способным на протяжении какого-то времени уворачиваться от судьбы с ее неприятным набором тяжелых предметов и тонких пакостей.
Моя неловкость в отношении инвалидов казалась мне постыдной именно из-за того, что мне не удавалось выстроить слепую преграду, отделяющую их от меня, вытеснить их в безопасную категорию "других" (в отличие от, скажем, велосипедистов). Мне хотелось повернуться к этой неловкости лицом и рявкнуть на нее, но уже упомянутая проблема с языком парализовывала меня.
Когда, уже работая с BezGraniz, я поблагодарила прекрасную девушку, очень известного журнального стилиста, за то, что она согласилась взяться за благотворительную фотосъемку моделей-инвалидов, она сказала: "Ну, должна же я когда-нибудь перестать отворачиваться в метро". Мне кажется, мы с ней отлично поняли друг друга в этот момент. Но объяснить это словами другому человеку, наверное, не смогли бы.
Тема про "отворачиваться в метро" - сложная и какая-то круговая. И языковая. Вот, скажем, мы с коллегой в течение последних двух месяцев предлагаем прессе разместить материалы, интервью, репортажи, касающиеся темы моды для инвалидов. Есть те, кто соглашается немедленно, становится инфопартнером и очень здорово нам помогает самыми разными ресурсами. Есть те, кто отказывает. Отказывать трудно, потому что все хорошие люди, все хотят помочь социально значимому проекту, все всё понимают. Но отказывают всё равно, - и анализ мотивировок для отказа кажется мне важным.
Издания исходят из предположения, что их целевая аудитория не хочет соприкасаться с такой неловкой темой, - даже когда речь идет о позитивных вещах; а целевая привыкает, что жизнь человека с инвалидностью из спектра позитивных вещей напрочь исключена. Одно модное издание сказало ключевую фразу: "Мы отлично все понимаем, и конкурс нам очень нравится. Но у нашей целевой аудитории слово "инвалиды" вызывает..." Тут они замешкались в поисках термина. "Раздражение?" - спросили мы. "Нет, что вы! Все же интеллигентные люди". - "Неловкость?" - "Нет, как-то тоньше". А потом редакция вдруг сообразила: "Сложность! Слово "инвалиды" вызывает у нашей целевой аудитории сложность".
Эта языковая корявость очень характерна: во всей теме маячит неназываемое, непоказываемое, невидимое, но как бы подразумеваемое обоими собеседниками. Ситуация и правда непростая: целевая аудитория этих изданий, - их богатая, сытая целевая аудитория, - отлично знает, что такое "инвалидность", потому что слалом в Швейцарии, и ныряние в Дубаи, и гонки, и стареющие родители, и дети, спасенные чудесами медицины, ну, и вообще - все люди. Но издания, создающие мечту, создают мечту. А к мечте эти вещи не относятся. Так что издание можно понять, но круг замыкается.
Еще одно издание сказало: "Наши рекламодатели не захотят стать в один разворот с девушкой в коляске". "Послушайте, - сказали мы, - у ваших рекламодателей по всей Европе висит реклама с моделью-колясочницей". - "Ну не в России же". Берегут нас, значит.
Исключение составляют редкие упоминания бесспорно прекрасной Эйми Муллинз, безногой модели и актрисы, музы Джона Гальяно, играющей для большого числа глянцевых изданий роль "своего инвалида" - как бывает "свой еврей" или "свой негр".
Людей, которые не пропускают ни один fashion-показ в Москве, от ключевых до заурядных, на предстоящий финал конкурса моды для инвалидов приходится буквально заманивать: боятся "неприятных ощущений". Неловкости, непонятности, некомфортности. Сложности. И это тоже совершенно понятно. Я сама всего этого боюсь, не вопрос. А вот как и где размыкается круг - непонятно. И как о нем говорить так, чтобы слова не падали в пустоту и не тонули в других, похожих, словах, - тоже.
Так вот, у меня есть чувство, что одежда, будучи одним из самых сильных, самых общих, самых громких языков на земле, может (среди прочих факторов) как-то способствовать размыканию этого круга. Не в последнюю очередь - из-за ее исключительно плотной связи с двумя вещами: человеческим телом и общественным присутствием.
Когда мы делали для BezGraniz фотопроект "Инопланетники" с участием инвалидов, я заставила себя выписать в столбик причины, вызывающие у меня ту самую неловкость. Не на биолого-антропологическом (там все понятно), а на ежеминутном, бытовом уровне. Вот этот список (очень субъективный и совершенно не исчерпывающий):
- "Другое" тело непредсказуемо. Ты не знаешь, как оно реагирует на разные стимулы, ситуации, преграды, события. "Другое" тело может сделать бесполезными твои доведенные до автоматизма навыки элементарного общественного поведения. Например, ты знаешь, что некрасиво стоять к собеседнику спиной, но не знаешь, надо ли присесть на корточки перед взрослым человеком ростом метр двадцать два. Тебе приходится думать буквально над каждым своим движением.
- "Другое" тело заставляет тебя чувствовать, что ты в каждую минуту можешь совершить ошибку. Ты забываешь, что слепой не видит твоего кивка и принимает его за молчание; ты не знаешь, оскорбит ли колясочника предложение помочь переехать через бордюр; ты не понимаешь, рассказывать ли глухому знакомому, как удачно ты вчера сходил на концерт. У тебя возникает чувство, что ты находишься в стране (на планете), правила которой тебе совершенно непонятны.
- "Другое" тело заставляет тебя помнить, что персональная история этого человека, возможно, совершенно отлична от твоей. Более того: оно сообщает тебе о чужой персональной истории, в той или иной мере "выдает" того, кто перед тобой стоит. Тебе может казаться, что ты что-то знаешь об этом человеке, но на самом деле ты знаешь, что ничего не знаешь.
- "Другое" тело заставляет тебя подозревать собеседника в том, что он подозревает тебя в том, что ты испытываешь неловкость. Скорее всего, оба ваши подозрения верны.
Иными словами, язык, которым говорит со мной это "другое" тело, мне непонятен и страшен. Это касается не только инвалидности - это касается любого чужого тела: наша одежда в хорошем случае помогает нам находить этот общий телесный язык. В случае с инвалидами такой одежды практически нет.
Люди, которые работают с темой инвалидности не так, как я, а всерьез и давно, говорят, что та самая неловкость, о которой идет речь, иногда не проходит до конца. Коллега по BezGraniz, помогающая инвалидам много лет, рассказала историю: один лишившийся ног питерский актер и его друг, тоже безногий колясочник, не сговариваясь, подарили друг другу на новый год домашние тапочки. "Я испытала от этой истории такое облегчение", - сказала коллега. Мне кажется, она имела в виду то же чувство, которое я испытала, когда мне рассказали о писателе, приехавшем в радиостудию поучаствовать в записи передачи. Ведущий сказал: "Так, телефоны выключить, стаканами не стучать, руками по столу не шуршать!" - "Да я вот одну руку даже специально отпилил!" - радостно сказал писатель.
Возможно, я понимаю, как устроено наше (здоровое, здоровых) облегчение от таких историй: когда-то Аксенов писал, что в представлении советского человека негр не может быть ни добрым, ни злым, ни плохим, ни хорошим, ни умным, ни глупым - он может быть только "угнетаемым".
У многих из нас сидит в сознании гвоздь: человек с инвалидностью может быть только "несчастным". Говорить о нем (и с ним) следует только с сочувственной серьезностью.
История про тапочки приносит облегчение, потому что рушит этот обывательский барьер серьезности, впуская иронию, шутку, воздух, живое бытие. Живое, если угодно, высказывание, сделанное на живом языке.
Разговор про моду для инвалидов для меня - разговор о таком же живом бытии: о том, чтобы люди могли выходить на улицу, ездить на работу, бывать в гостях, крутиться в коляске перед зеркалом, не испытывая неловкости. Мне кажется, что круг их невидимости и нашего отворачивания хотя бы немножко размыкается где-то здесь, - пусть пока не на уровне языка прессы или языка массовой культуры, но хотя бы на уровне языка одежды.